О святости и вере. Философский монолог

Я, признаюсь сразу, никогда в своей жизни не встречал по-настоящему святых людей, о которых, как в известном фильме, можно было бы сказать: «Он святой, от него сияние исходит». Нет, к сожалению, мне настоящие святые не попадались ни разу.

При этом я не могу сказать, будто не верю в то, что человек – обычный человек – не может стать святым. Может. Пусть даже вероятность данного явления стремится к нулю, но все же, все же…

Я даже уверен, что Будда действительно существовал. И он действительно был самым обыкновенным человеком, до тех пор, конечно, пока не стал Буддой.

И дело тут вовсе не в религии. Я не берусь судить божественное своим земным мерилом и не советовал бы никому делать этого. Как говорится: Богу – богово, кесарю – кесарево. Иначе говоря, если каждый займет свое собственное место, то во вселенной будет порядок.

Однако я немного отвлекся. Да и в религии я понимаю слишком уж мало, чтобы утверждать что-либо наверняка. И ереси в моем сознании с избытком, потому как я привык подвергать все сомнению.

При этом, как ни странно, я верю. И вера моя кристально чиста, как родниковая вода.

Я верю в человека. В самого обыкновенного человека, который курит на балконе в трусах, который, не задумываясь, бьет пивные бутылки и собственных беззащитных детей, который обманывает, ворует, и мечтает попасть в Рай небесный.

Да, согласен, человек мерзок, противен и глуп. Да, только человек способен на самую низкую подлость. И в этого самого человека верить совсем не хочется. Более того, верить в него совсем не можется.

Но сам человек - практически каждый человек - искренне продолжает верить, что он - и только он - пройдет Врата Небесные, предстанет перед самим Господом и тот великодушно простит ему все прегрешения. Каждый человек искренне и наивно верит, что уж он-то ни в чем не виноват, и, случись его жизнь по-другому, то он обязательно был бы добродетелен, вел бы праведную жизнь и еще при жизни вознесся на небеса.

Вот в такого человека я верю. В человека, который готов отмотать все назад и простить самому себе всю свою безбожную жизнь.

В этой странной наивной вере человека в самого себя проявляется то единственное благое, на что способен обычный смертный.

А как же тогда святые? Если обычные человеки, блаженные и нищие духом, коим обеспечено Царствие Небесное, могут спокойно жить в безбожии и умирать в уверенности, то что же остается святым?

Им, несчастным, остается только жить с Богом и умирать без надежды и прощения. Им, ненавидимым и презираемым, приходится нести кресты и муки. И, испытав всю юдоль земную, они умирают без веры в прощение, без надежды, без Бога.

Кто сказал, что нести в себе Бога – это счастье? Это, быть может, хуже самых жутких мук ада – жечь собственное сердце в пламени божественного света и, в итоге, оставаться лишь с пеплом в руках.

В таких святых я не верю. Я, простой смертный, не желаю в них верить. И, встретив их на улице, я отвернусь от них и пройду мимо, а может даже и плюну им - презренным - в лицо, за то, что они такие святые. Я буду топтать их ногами, я буду травить их и убивать, чтобы они не нарушали мою святую веру в себя и господнее прощение.

Так получается? Или это снова моя ересь, мои проклятые сомнения, что отравляют ядом неверия сознание?

Но что бы на самом деле вышло, если б я все-таки однажды встретил настоящего святого?

Я бы, как и все обычные человеки, попросил у него немного святости (которой он, конечно, щедро бы поделился), и, получив желаемое, ушел бы дальше, спеша похвастать перед другими той жалкой крохой, которую я выпросил у того, у кого эта кроха всегда последняя, но который каждый раз отдает ее другому?

Или, быть может, я взял бы его кресты и его муки и понес их сам, давая святому хоть недолгую, хоть самую маленькую передышку, хоть один свободный вздох без святости, прежде чем он вновь добровольно взвалит на себя свою невыносимую ношу?

Но ведь и он – тот самый святой - наверняка не просто так взвалил на себя все эти кресты и муки? Ведь и он тоже подставил свои плечи, чтобы дать кому-то другому мгновение передышки?

Будь я на месте Господа Бога, я бы смешал в одном котле всю святость и весь грех и поровну разделил бы их между всеми. Или еще лучше – я бы закрыл крышкой этот котел и спрятал его куда подальше – пусть томится там само в себе, и пусть верующие не надеются попасть в Рай небесный, и пусть святые несут свою святость в себе, скрывая ее от чужих глаз и чужих жадных рук. Пусть не останется ни веры, ни святости, ни надежды, ни прощения.

Пусть останутся только человек и Господь. Может быть, тогда они позабудут старые обиды и, наконец, поговорят по душам – просто так, обо всем и ни о чем конкретном, не прося, не даря, не лукавя, без надежды и страха, а только с радостью, как могут разговаривать только лучшие друзья, встретившиеся вечером в тихом уютном баре в один из бесчисленных дней жизни, таких, какие уже не раз были и будут еще многожды.

Всевечно Ваш,
Пихто.

Читайте также:

Разбор полетов. Философский монолог

Монолог побежденного. Философский монолог

Одиночество. Философский монолог. Значимость и ничтожность

Красивая жизнь. Философский монолог